«Может быть, я даже умру на велосипеде…»
МЕМУАРЫ ПО СУББОТАМ
Публикуем отрывки из книги великого гонщика Лэнса Армстронга «Возвращение к жизни. Моя победа над раком и в «Тур де Франс», вышедшей в московском издательстве «Яуза».
О ПРИГОВОРЕ
Доктор Ривс поместил мои снимки на экран с подсветкой, прикрепленный к стене.
Снимок моей грудной клетки напоминал снежную бурю.
«Да. Ситуация серьезная, – сказал доктор Ривс. – Похоже, что это рак с обширными метастазами в легких».
У меня рак.
«Я почти в этом уверен», – продолжал доктор Ривс.
Мне 25 лет. Почему у меня рак?
«А мог бы я услышать мнение другого врача?» – спросил я.
«Конечно, – сказал Ривс. – Это ваше право. Но хочу заверить вас, что я не ошибся в своем диагнозе. Я назначил вам операцию по удалению яичка на завтра, на 7 часов утра».
У меня рак, и он проник в мои легкие.
Я начал с нуля. Моя мать работала секретарем в Плано, в штате Техас, но с помощью своего велосипеда я стал представлять собой что-то. В то время, когда другие ребята купались в загородном клубе, я после школы носился на велосипеде, потому что это был мой шанс. Я проливал галлоны пота, стараясь не пропускать ни одной гонки, и считал каждый доллар, заработанный мною, а теперь что я могу сделать? Кем я могу быть, если не Лэнсом Армстронгом – первоклассным велогонщиком? Больным человеком?
Я подъехал к своему дому. Внутри звонил телефон. Я вошел и бросил ключи на стойку. Телефон продолжал трезвонить. Я взял трубку. Это был мой друг Скотт МакИкерн, представитель компании «Найк», которая была моим спонсором.
«Лэнс, что произошло?»
«Многое, – ответил я сердито. – Произошло очень многое».
«О чем ты?»
«Я, ну…»
Я не мог произнести это вслух.
«Что?» – спросил Скотт.
Я открыл рот и снова закрыл, затем снова открыл и произнес:
«У меня рак».
Я заплакал.
В этот момент до меня дошло, что я могу потерять свою жизнь тоже. Не только свой спорт.
Я мог потерять свою жизнь.
О ЖИЗНИ ГОНЩИКА
Жизнь велосипедиста-шоссейника заключается в том, что ты садишься на велосипед и начинаешь работать со скоростью 20–40 миль в час в течение долгих часов и дней, пока не пересечешь весь континент. Ты постоянно пьешь воду и ешь шоколадки. Во время гонки ты теряешь от 10 до 12 литров воды и около 6000 калорий в день. Ты не можешь остановиться даже для того, чтобы справить естественные надобности или надеть ветровку во время дождя. Ничто не может прервать эту бешеную шахматную партию между плотной группой велосипедистов, называемой пелотоном. И ты знаешь, что одно неверное движение твоего соперника может привести к падению и серьезным травмам.
Велосипедный спорт – спорт самопоглощения. Вы находитесь на велосипеде целый день, в любую погоду, при любых условиях, несясь по булыжнику, гравию или грязи, на ветру и под дождем, даже градом, но при этом вы не должны поддаваться боли.
Болит все. Болят ваша спина, ступни, руки, шея, ноги и, конечно, ваша промежность.
Я слишком долго не придавал значения этой боли.
О ГИБЕЛИ ДРУГА
В конце гонки («Тур де Франс»-95. – Ред.) мой товарищ по команде «Моторола» Фабио Казартелли, олимпийский чемпион 1992 года, погиб, спускаясь по крутому спуску. Фабио упал не один, в завал попали еще 20 гонщиков. Фабио ударился затылком о бордюрный камень, сломал шею и разбил череп.
Я промчался слишком быстро, чтобы понять, что произошло. Многие гонщики лежали на асфальте, другие склонились над гонщиком, который лежал на дороге без движения. Такие вещи часто случаются во время «Тур де Франс». Только позже по нашей командной радиосвязи я узнал о случившемся. Фабио погиб.
В этот вечер у нас состоялось собрание команды «Моторола». Мы должны были решить, стоит ли продолжать гонку или нет. Наши мнения разделились. Половина гонщиков хотела прекратить гонку и уехать домой, чтобы выразить соболезнование семье и друзьям. В этой половине был и я. У меня не было моральных сил сесть на велосипед. Первый раз я столкнулся со смертью и неподдельным горем и не знал, как я могу это пережить. Затем приехала жена Фабио и попросила нас продолжать гонку. Она сказала, что Фабио хотел бы этого. Мы сели на лужайку перед отелем, прочли несколько молитв и решили остаться.
На следующий день пелотон ехал медленно в честь Фабио, и наша команда пересекла линию финиша первой церемониально. Это был длинный день, ужасный день – восемь часов на велосипеде в глубокой печали. Гонки практически не было. Это больше напоминало похоронную процессию, и, когда наша команда подъезжала к финишу, впереди ехал сопровождающий автомобиль, на крыше которого был установлен велосипед Фабио, окутанный черной лентой.
На следующий день мы возобновили гонку. Вечером, накануне этапа на Лимож, Окович (тренер. – Ред.) пришел к нам и сказал, что во время Тура Фабио должен был завоевать две победы, особенно он хотел выиграть этап до Лиможа. Когда я узнал об этом, я решил, что сделаю это ради него во что бы то ни стало.
Я начал атаку, когда до финиша оставалось 25 миль, да еще и на спуске. Две вещи, которые никогда не стоит делать, – атаковать преждевременно и на спуске. Несмотря на это, мой отрыв от группы мгновенно составил 30 секунд. Другие гонщики даже не оказали сопротивления. Все хотели добраться как можно ближе к финишу, а затем начать действовать. Я подумал, что они удивлены моим поведением. О чем он думает?
О чем думал я? Я ехал все быстрее и быстрее. Со стороны это выглядело тактической ошибкой. Однако все зависит от первоначального шока и отрыва от группы. Это было глупо, но это сработало. Меня не догнали.
Когда я пересекал финишную черту, то испытывал прилив чувств, которые я больше не испытаю никогда. У меня было ощущение, что я победил ради Фабио, его семьи, его ребенка и оплакивающей его гибель Италии. Я понял, что такое участие в «Тур де Франс». Это метафора жизни. Это прославленная, душераздирающая и трагичная гонка. Эта гонка предлагает гонщику холод, жару, горы, равнины, проколы, сильные ветры, непредсказуемые неудачи, немыслимые красоты, безразличие, но самое главное – глубокий самоанализ.
Теперь я это понял. Фабио был настоящим мужчиной. Я попытаюсь стать таким же.
О ШАНСАХ ВЫЖИТЬ
Я не ожидал каких-либо хороших новостей. Рак в твоих легких, ты находишься на третьей стадии, у тебя нет медицинской страховки, а теперь еще и эта опухоль мозга.
Я хотел знать свои шансы в процентном выражении. Они с каждым днем уменьшались. Доктор Ривс сказал: 50 процентов. «Но я думал, что шансы составляли всего 20 процентов» – так он сказал мне позже. Если бы он был достаточно честен, глядя на меня, безнадежно больного 25-летнего парня, он мог бы сказать, что не может мне помочь. Был бы Барт Кнэггс (друг гонщика. – Ред.) абсолютно беспристрастным человеком, он мог бы сказать мне, что слышал от своего отчима, доктора, что рак распространился и на мои легкие. Однажды его отчим сказал: «Твой друг умрет».
Об ОПЕРАЦИИ
Я просыпался… медленно… было очень светло, и… кто-то разговаривал со мною.
Я жив.
Я открыл глаза. Я находился в реанимационном отделении, и передо мною, склонившись, стоял Скотт Шапиро. Это момент истины, когда хирург вскрыл твой череп, провел нейрохирургическую операцию, а затем пришел к тебе. Не важно, насколько хорош хирург. Он пришел, чтобы проверить твое состояние и как ты перенес операцию.
«Вы меня помните?» – спросил он.
«Вы мой доктор», – ответил я.
«Как меня зовут?»
«Скотт Шапиро».
«Можете ли вы назвать свое имя?»
«Лэнс Армстронг, – ответил я. – Я когда-нибудь надеру тебе задницу на велосипеде».
О ПЕРВЫХ ВЫЕЗДАХ
Езда на велосипеде не была включена в список рекомендаций доктора Никольса. Он не запретил ее категорически и сказал: «Сейчас еще не время лазить по горам, пытаясь восстановить свою физическую форму. Не давай нагрузку своему организму». Я не послушался – меня пугала мысль о том, что химиотерапия убьет мой организм настолько, что я впоследствии никогда не смогу восстановиться. После химии мое тело может быть атрофировано полностью.
Когда эта мысль приходила мне в голову, я говорил Кевину или Барту (друзья гонщика. – Ред.): «Пойдем покатаемся на велосипеде». Вначале мы проезжали от 30 до 50 миль, и со стороны я видел себя непокорным, неутомимым гонщиком, несущимся по дороге и борющимся с ветром. Однако мои велосипедные прогулки не имели с этим ничего общего. Они больше напоминали безнадежный и немощный акт.
Внезапно слева от меня появилась фигура велосипедиста. Это была женщина лет пятидесяти на тяжелом горном велосипеде. Она обогнала меня.
Она ехала, легко дыша, в то время как я пыхтел на своем эксклюзивном спортивном велосипеде. Я не мог с ней бороться. В велосипедной терминологии это означает: «капнул».
Ты дурачишь себя. Ты обманываешь себя, думая, что можешь ехать быстрее, чем это есть на самом деле. Пожилая женщина на тяжелом велосипеде легко обогнала тебя, и ты начинаешь понимать, на каком уровне ты находишься. Надо признаться: это безнадежный уровень.
О СВОЕМ МАЛОДУШИИ
Я принял старт в велогонке Париж – Ницца.
Это был длинный равнинный этап. Шел косой дождь, и дул ветер, от которого становилось еще холоднее, и от этого казалось, что температура воздуха не выше минус 1,50С. Нет ничего более деморализующего, чем долгая дорога по равнине и под дождем. На подъемах ты можешь как-то разогреться, но на равнине ты только мерзнешь до костей и промокаешь до нитки. Даже специальные бахилы на твоих велотуфлях не дают достаточного тепла твоим пальцам. Никакая ветровка не может спасти тебя от дождя и холода. Раньше я мог выдерживать самые тяжелые погодные условия, от которых другие гонщики ломались. Раньше, но не сейчас.
Хинкэппи, наш лидер, «прокололся».
Вся наша команда остановилась. Пелотон уходил по дороге от нас. Когда мы подхватили Хинкэппи и помчались снова, мы проигрывали лидерам 20 минут, а при сильном ветре, чтобы сократить такой разрыв, нам потребовалось бы не менее часа. Мы мчались, низко опустив головы.
Боковой ветер трепал мою одежду и мотал меня из стороны в сторону. Внезапно я ухватился за верх руля, выпрямил свою спину. И съехал на обочину...
После этой гонки я стал бездельником. Я играл в гольф каждый день, катался на водных лыжах, пил пиво и валялся на диване.
Однако это было не так весело. Правда заключалась в том, что мне было стыдно. Меня мучила совесть, и я был смущен из-за своей слабости во время гонки Париж – Ницца. Я сдался. Теперь я понимал, что выживание после ракового заболевания – это что-то большее, чем процесс восстановления твоего организма. Мне необходимо было восстановить свой разум и душу.
О ‑ ПЕРЕЛОМНОЙ ТРЕНИРОВКЕ НА БИЧ-МАУНТИН
В конце нашего пребывания в лагере мы решили взобраться на Бич-Маунтин.
Крис (тренер и друг гонщика. – Ред.) точно знал, что ему нужно, когда сделал это предложение. Настало время, когда я мог бы проверить свои силы на этой горе. Это была серьезная гора высотой 5000 футов с заснеженной вершиной, а этап, включавший эту гору, был самым тяжелым для меня на «Туре Дюпон», который я выигрывал дважды. Я вспоминаю, как мне было трудно карабкаться в эту гору с остальными гонщиками, растянувшимися в длинную линию по всему подъему. Я помню надпись, написанную краской на дороге: «Давай, Армстронг!».
Мы ехали и ехали под непрекращающимся дождем четыре часа, затем пять. Когда мы достигли подножия Бич-Маунтин, мы уже просидели в седле шесть часов и полностью промокли. Я встал с седла, раскачивая свой велосипед из стороны в сторону. Боб Ролл отстал от меня. Когда я взбирался в гору, я заметил знакомую надпись: дорога до сих пор хранила мое имя на асфальте.
Мои колеса пересекли эту полуразмытую надпись. Я взглянул вниз. На дороге было написано: «Вива, Лэнс».
Я продолжал карабкаться в гору, а подъем становился все круче. Я нажимал на педали изо всех сил и чувствовал, как потоки пота стекают с моего лица, и при этом получал огромное удовлетворение. Мое тело инстинктивно реагировало на подъем. Бездумно я поднимался с седла и продолжал неустанно работать. Внезапно Крис подъехал ко мне и стал кричать из окна автомобиля: «Давай, давай! Аллес, Лэнс, аллес, аллес!» Я почувствовал, что мое дыхание стало более равномерным, и я сделал ускорение.
Этот подъем «нажал на какой-то рычаг» во мне. Я понял, что настало время прекратить убегать от действительности. «Двигайся, – говорил я себе. – Если ты двигаешься – значит, ты уже не болен». Все стало очень понятно: просто преодолевай длинный и тяжелый подъем.
Наконец я достиг вершины. Позади меня Крис наблюдал за стараниями моего тела, двигающего велосипед вперед. Крис подумал, вероятно: теперь нет смысла обсуждать мой лишний вес. Я легко достиг вершины горы, потом развернулся и подал знак Крису, чтобы он остановился. Он остановился и вышел из машины. Мы не стали обсуждать мое «восхождение». Крис только взглянул на меня и сказал: «Я установлю твой велосипед на багажник».
«Нет, – ответил я. – Дай мне мою ветровку. Я вернусь домой на велосипеде».
Я восстановился. Я снова стал велогонщиком. Крис улыбнулся и сел в машину.
О «ТУР ДЕ ФРАНС»
Надеюсь, что моя жизнь будет долгой. Но «долгая жизнь» – это относительное понятие: минута может показаться месяцем, когда вы взбираетесь на крутую гору. Вот почему во время гонки некоторые вещи вам кажутся длиннее, длиннее, чем сам «Тур де Франс». Насколько необъятна эта гонка? Настолько же необъятна, как и вид, который открывается вам, когда вы поднимаетесь на заснеженный пик Пиренеев и оттуда можете увидеть территории сразу трех стран.
Можно легко рассмотреть «Тур де Франс» как малозначительное и скоротечное мероприятие, в котором 200 велогонщиков едут вокруг Франции в течение трех недель по горам и под палящим солнцем. Зачем все это? Зачем таким людям, как я, нужно тратить свои жизненные силы только для того, чтобы самоутвердиться и терпеть бессмысленные страдания?
По моему мнению, «Тур де Франс» – это наиболее величественное атлетическое мероприятие в мире. Для меня это смысл жизни.
О ‑ ПЕРВОЙ ПОБЕДЕ ПОСЛЕ ВЫЗДОРОВЛЕНИЯ
На горе Галибье (речь об этапе «Тур де Франс»-99. – Ред.) Кевин Ливингстон проделал великолепную работу: он вытащил меня в «головку» группы в очень трудный момент, когда пошел снег с дождем, переходящий в град. Когда я лидировал за ним, я крикнул: «Ты работаешь великолепно. Эти парни за нами просто умирают».
Мы ехали под дождевым душем. На вершине было так холодно, что моя веломайка стала примерзать к телу. На спуске дождь сменился градом. Со мной не было рядом остальных членов команды, но атаки продолжались, и мои соперники надеялись на то, что в конце концов я сломаюсь.
Мы начали заключительное «восхождение» – длинный и тяжелый тридцатикилометровый подъем до Сестриера, и на велосипеде мы уже сидели почти шесть часов. Все мы работали из последних сил. Вопрос заключался лишь в том, кто сломается первым.
Когда осталось восемь километров до финиша, отставание от лидеров составляло 32 секунды. В нашей группе были признанные «горняки» различных национальностей, и лучшим из них был швейцарец Алекс Зулле, крепкий и неутомимый гонщик, постоянно преследующий меня.
Настало время начинать атаку.
На небольшом повороте я встал с седла и сделал рывок. Казалось, что мой велосипед выбросило вперед. Я проскочил сквозь эскорт сопровождающих нас мотоциклистов.
В наушниках я услышал удивленный голос Йохана (тренера. – Ред.): «Лэнс, тебе удалось сделать просвет около десяти футов».
Йохан проверил мой пульс с помощью цифрового считывающего устройства, подключенного к моему пульсометру так, что он знал, как сильно я работаю и насколько напряжено мое тело. Мой пульс составлял 180 ударов в минуту, что было вполне нормальным. Мне казалось, что я еду не в гору, а по равнине. Я чувствовал себя очень комфортно.
Йохан сказал: «Просвет увеличивается».
За один километр мой отрыв от соперников уже составлял 21 секунду, и я отставал от лидеров всего на 11 секунд. Это было странно, но я до сих пор не ощущал усталости. Я ехал легко и непринужденно.
Эскартин и Готти постоянно оглядывались назад. Я приближался к ним очень быстро.
Наконец я достал беглецов и сел Эскартину на колесо. Он посмотрел на меня с недоумением. Готти в это время попытался оторваться. Я бросился за ним и даже тем самым помог Эскартину, который теперь уже сидел на колесе у меня.
Я дернулся снова, тем самым проверил самочувствие своих соперников и их реакцию.
Создался небольшой просвет. Когда же они устанут?
На мой бросок они не отреагировали.
«Просвет составляет длину велосипеда», – крикнул Йохан.
Я прибавил.
«Три длины, четыре, пять».
Затем Йохан сказал как бы мимоходом: «Почему бы тебе еще не прибавить?».
Я ускорился снова.
«Сорок футов», – услышал я в наушниках.
Когда ты создаешь просвет, а твои соперники не реагируют на твои действия, это кое-что значит.
Я пересек финишную линию с поднятыми вверх руками, глядя на небо.
Затем я закрыл лицо руками, не веря в свой успех.
В этот момент моя жена сидела перед телевизором в отеле в Италии и плакала.
Через день в Индианаполисе ЛаТрайс вместе с другими сотрудниками медицинского центра и пациентами оставили на время свои дела, чтобы посмотреть гонку по телевизору в записи. «Он сделал это, – воскликнула ЛаТрайс. – Он победил, он победил!»
Об ЭТИКЕ ЛИДЕРА…
Когда мы с Пантани увидели финишную черту, мы одновременно рванулись к ней. Я принял решение не бороться с ним за победу на этапе. Я считал Пантани великими велосипедистом, который заслужил победу на этом этапе и у которого был тяжелый год после всех этих допинговых скандалов.
Я бросил работать и пересек линию финиша вторым. Уже дважды на Туре 2000 года я был на финише этапа вторым.
Это было решением, о котором я потом сожалел.
Вы можете совершить большую ошибку, если будете стремиться одерживать победы на каждом этапе Тура. У велосипедистов-профессионалов есть неписаный закон, направленный против «жадности» некоторых гонщиков в пелотоне, и я уважаю его. Ты должен помогать другим гонщикам, если можешь, и ты не должен выигрывать этап, который не даст тебе особых преимуществ. Я уже заработал желтую майку лидера, а выиграв еще и этап, я бы только проявил свою «жадность». И к тому же настроил бы против себя других гонщиков.
Я думал, что Пантани является настоящим джентльменом. Но я ошибся. Вместо того чтобы оценить мой благородный жест, он во всеуслышание заявил, что я не являюсь сильнейшим гонщиком в Туре на сегодняшний день. Я очень обиделся, и у нас с ним началась вражда, продолжавшаяся в течение всего оставшегося периода пребывания Пантани на гонке.
... И ГОСТЯ В ЧУЖОМ ДОМЕ
Гонка называлась «Трофи Лайгуэлия», однодневная гонка. Предполагалось, что в ней автоматически должен победить Аржентин, и я, совсем молодой еще гонщик, знал об этом. Фаворитами в любой итальянской гонке, несомненно, являются итальянцы, особенно лидер команды Аржентин. Единственную вещь, которую ты не можешь сделать, – это проявить неуважение к ветерану в его родной стране, на глазах у многочисленных фанатов и спонсоров.
Однако я снова стал преследовать его. Я преследовал его в течение всей гонки, как никто другой. В конце гонки в отрыв ушли четыре гонщика – впереди Аржентин, затем Кьяпуччи, гонщик из Венесуэлы по имени Сьерра и я. На промежуточном спринтерском финише я вырвался вперед. Аржентин не мог поверить, как он позволил мне, крикливому американцу, занять лидирующую позицию. А затем произошло то, что навсегда останется в моей памяти. Когда оставалось пять ярдов до финиша, он бросил работать. Он понял, что не станет победителем. Аржентин занял четвертое место, а я выиграл гонку.
На пьедестале почета было всего лишь три места, и Аржентин не хотел стоять рядом со мной. Странная штука, это произвело на меня большее впечатление, чем любая драка, происходившая в моей жизни. Затем он признался, что не уважал меня. Это была необычайно элегантная форма оскорбления, но в то же время весьма эффективная.
Несколько лет спустя, когда я повзрослел, я полюбил Италию, итальянцев с их изящными манерами, искусство, итальянскую кухню, манеру выражаться, а с Морено Аржентином мы стали добрыми друзьями. Я испытывал к нему глубокое чувство привязанности, и когда мы встречались в те дни, то обнимались по-итальянски и смеялись.
О ГЛАВНОМ
Где-то я прочел, что я взлетал на холмы и вершины Франции. Но вы не можете взлететь на вершину. Вы боретесь медленно и мучительно с горой, а если вы работаете очень усердно, то, может быть, вы поднимаетесь на вершину раньше всех остальных. В этом есть сходство с раком. Раком заболевают хорошие и сильные люди, они делают все необходимое, чтобы победить болезнь, но тем не менее они умирают. Эта необходимая правда, которую вам следует знать. Люди умирают. И после того, как вы начнете понимать это, все другие вещи покажутся вам несущественными. Они просто начинают казаться мелкими.
Я не всегда побеждаю. Иногда я просто финиширую – это единственное, что я могу сделать. Я чувствую, что определил свои способности, необходимые для существования. Вот почему я участвую в гонках, стараюсь работать изо всех сил, даже когда в этом нет необходимости. Я не буду жить вечно, когда-нибудь я умру, но до этого времени я буду гоняться на велосипеде – может быть, я даже умру на велосипеде.
