Адвокат Тагир Самакаев: Я верю моим подзащитным! Откровенное интервью юриста, который будет защищать права российских биатлонистов Юрьевой, Ахатовой и Ярошенко в Лозанне

БИАТЛОН
ТОЛЬКО У НАС

В начале мая истекут 30 дней, отпущенных СБР на изучение документов, присланных из Международного союза биатлонистов (IBU) по так называемому «делу биатлонистов». Предстоит принять решение о дальнейшей судьбе Екатерины Юрьевой, Альбины Ахатовой и Дмитрия Ярошенко, обвиненных в использовании допинга. Мы встретились с человеком, который взялся защищать наших биатлонных звезд, а также лыжницу Наталью Матвееву, в спортивном арбитражном суде Лозанны.

Адвокат Тагир Самакаев стал широко известен в спортивном мире шесть лет назад. Тогда он боролся за права гимнасток Алины Кабаевой и Ирины Чащиной.

Характерно, что знаменитое «дело о фуросемиде» 2003 года, когда Самакаев спасал лицо отечественной гимнастики от судебного позора и дисквалификации, сам адвокат вспоминает неохотно. Хотя тогда он показал, что можно в международных судах доказывать правоту российских спортсменов. Создал прецедент, который позже был использован для снятия пожизненной дисквалификации с финской биатлонистки Кайсы Варис.

О ЗАЩИТЕ ПРОСИЛИ САМИ

— Вы участвуете в изучении тех трех тысяч листов, что пришли в СБР от IBU?

— Да. То, что сейчас трое наших биатлонистов обвиняются в допинге, похоже на некую системность медицинского обеспечения. Системность в кавычках... Если подобные случаи возможны на столь высоком уровне, видимо, надо что-то выправлять в консерватории, как говорил Жванецкий. То есть начинать с организации спортивного процесса не на соревнованиях, а задолго до них. Организационно исключать попадание допинга в организм спортсмена.

— Кто попросил вас защищать Юрьеву, Ахатову и Ярошенко — сами спортсмены?

— Я помогал им по вопросам, связанным с рекламой, которую они носили на своей форме. Если помните, был скандал с международной федерацией, они выясняли отношения. Решали, почему биатлонист не получает деньги за размещение рекламы. Когда начался скандал, ребята позвонили и попросили о защите. Спросили, мол, Тагир, подскажите, что в этой ситуации делать. Я им давал советы по телефону, пока ребята находились в Корее. Когда они приехали в Москву, мы с ними встретились. Пообщались. И до сих пор пытаемся разобраться в ситуации. По всем моментам. Имело ли место допинговое нарушение. Было ли некое запрещенное вещество. И, если было, каким образом попало в организм. Там широкий круг вопросов, которые надо исследовать.

— Альбина Ахатова в прямом эфире, глядя в глаза миллионам телезрителей, заявила: «Я не принимала допинг!». В личных встречах Юрьева, Ярошенко и Матвеева говорили вам то же самое?

— Возможно, кто-то посчитает, что нижесказанное — лукавство с моей стороны. Но, если человек утверждает такое, значит, у него есть на это веские причины. Если он искренне полагает, что невиновен, – это его позиция. И какие основания у меня ему не верить? Я знаю, многие относятся к этому со скепсисом: мол, спортсмены все знают на самом деле. Они такие-сякие – пробу ставить негде, жулики… Но подобное отношение оскорбительно.

— Но если материалы, пришедшие в СБР, подтвердят – прямо или косвенно – вину спортсменов, вы задумаетесь о продолжении работы с ними?

— Право на защиту – одно из достижений демократии. Можно защищаться самому, можно обратиться к профессионалу. Когда обращаются ко мне, моя задача – ему помогать, дабы не допустить ошибок в его позиции защиты. Есть масса регламентирующих моментов по поведению спортсменов…

ПРЕЗУМПЦИЯ ВИНОВНОСТИ

— В чем особенности спортивного, в частности, антидопингового законодательства?

— Жесткость. Она имеет место. Элемент презумпции виновности ограничивает возможности защиты. Если есть допинг, его надо искоренять – с этим утверждением не поспоришь.

— Презумпция виновности в спорте сразу объявляет спортсмена негодяем, наглотавшимся стимуляторов и теперь строящим из себя невинную овечку. То есть атлету изначально предстоит оправдываться, привлекая в помощь адвоката?

— Нарушения начинаются с того момента, когда запрещенное вещество обнаружено в организме спортсмена. А уже затем возникает необходимость либо опровергать наличие этого вещества, либо доказывать и разъяснять свою позицию в той части, каким образом нехорошее вещество могло попасть в организм спортсмена. Опыт моей работы подсказывает: чаще всего спортсмен в возникшей ситуации напрямую не виноват.

— Если по материалам, присланным из IBU, начнет проявляться вина не только и не столько спортсменов и врачей, сколько главных тренеров и первых лиц федерации, — как вы поступите? Начнете выгораживать боссов?

— Я буду представлять интересы спортсменов до той степени, покуда им самим это не начнет вредить. Может, атлеты посчитают, что возможны иные способы защиты. Я обязан показать все подводные камни. Я им все расскажу, и они вправе будут сами принимать решение. Мои подзащитные – люди адекватные.

— Спортсмены лично обязаны присутствовать в суде в Лозанне?

— Я считаю, что да. Мы должны демонстрировать открытость, а не имитировать некие закулисные игры. Присутствие в суде важно, чтобы не было впечатления: нагадили – и в кусты. Это страусиная позиция. Спортсмены должны постоянно чувствовать пульс процесса и предлагать свои решения. Только так можно убедить кого-нибудь в чем-нибудь.

— Заявления президента Международного союза биатлонистов Бессеберга, в том числе и прозвучавшие в марте утверждения, что русская троица употребляла эритропоэтин, окажут влияние на общественное мнение и, соответственно, на мнение судей?

— Наверное, у Бессеберга были очень убедительные аргументы, чтобы говорить подобное. Но меня это не смущает. Поскольку, когда говорят, что спортсмен виновен, вину еще только предстоит доказать. Ведь может выясниться, что некие сторонние обстоятельства привели к тому, что озвученный препарат оказался в организме спортсмена. Мы внимательно смотрим, оцениваем, анализируем.

— Документы на английском языке вы читаете свободно?

— Скорее нет, чем да. Необходимость в переводчике в Лозанне будет. Причем для спортсменов в первую очередь. В данной ситуации не вижу ничего страшного: мне же удалось донести достойно свою позицию в упоминавшемся деле Кабаевой.

— Вы успешный и, следовательно, дорогой адвокат. Кто и сколько платит за защиту биатлонистов и лыжницы Матвеевой?

— Моя работа в области защиты спортсменов не приносит большого дохода. Для нашего адвокатского бюро плата за защиту атлетов покрывает лишь минимальные затраты и издержки. Спортсмены ведь как солдаты на передовой. Они обороняют отдаленные рубежи нашей родины. Наживаться на помощи им некрасиво. Я в любом случае найду время и возможность представлять интересы спортсмена. Cчитаю это своим долгом.

ДО ЛОЗАННЫ ДАЛЕКО

— То, что в успешном исходе может быть заинтересован самый богатый человек страны Михаил Прохоров, имеет для вас значение? А также то, что процесс – при любом исходе – получит широкий резонанс в России и в мире?

— Я не исходил из этой позиции. На то, что дело «резонансное», не обращаю внимания. Я как бывший десятиборец представляю состояние ребят, которые были на самой вершине, а потом вдруг оказались мало кому нужны. У спортсменов в нашей стране очень слабая социальная защита. А ведь нужно не только лавровые венки и золото собирать сейчас, но и смотреть в будущее чемпионов.

Что касается Прохорова, он… интересный человек. Мне нравится с ним общаться. Его желание привнести новое в жизнь федерации и утвердить порядочность в отношениях спортсменов и федерации мне импонирует.

— Когда пройдут слушания в Лозанне?

— До Лозанны пока далеко. Я бы не называл ни май, ни июнь.

Есть особенности рассмотрения дела в спортивном арбитраже. До того как материалы попадут туда, необходимо пройти череду разбирательств в международных федерациях. И только после этого может быть назначено слушание. Но пройдет месяц или два, пока реально может состояться процесс.