Бонусы букмекеров
Фрибет 3000₽ от Winline
Арман Царукян — Шара Буллет
Лучший спортсмен России 2025
«Опять эти русские вышли, сейчас будут нас возить». Ларионов — к 30-летию «Русской пятерки»
27 октября 1995 года в составе «Детройт Ред Уингз» произошло событие, вошедшее в историю НХЛ: впервые на лед в одном звене вышли пять российских игроков — Вячеслав Фетисов, Владимир Константинов, Игорь Ларионов, Сергей Фёдоров и Вячеслав Козлов. В том матче против «Калгари Флэймз» «Детройт» одержал победу со счетом 3:0: Козлов и Ларионов забросили по шайбе, а соперник нанес лишь восемь бросков по воротам — против пятнадцати от одних только россиян.
Появление «Русской пятерки» изменило хоккей. Рискованный шаг тренера Скотти Боумэна привел «Ред Уингз» к Кубку Стэнли в 1997 году — первому за 42 года. С тех пор ни одна команда лиги больше не выпускала на лед пятерку российских игроков.
В честь 30-летия исторического события «Советский спорт» поговорил с участниками «Русской пятерки» — о том, как все начиналось и что стояло за их уникальным успехом:
- как образовалась «Русская пятерка»;
- в чем феномен «химии» пятерки «Детройта»;
- как партнеры и соперники реагировали на пять россиян в одном звене;
- как зародилось легендарное противостояние с «Колорадо»;
- каков был путь к долгожданному Кубку Стэнли;
- страшная авария, которая прервала карьеру Владимира Константинова;
- появится ли еще одна «Русская пятерка» в НХЛ.
Игорь Ларионов — двукратный олимпийский чемпион (1984, 1988), четырехкратный чемпион мира (1982, 1983, 1986, 1989) и трехкратный обладатель Кубка Стэнли (1997, 1998, 2002). Он также является членом «Тройного золотого клуба» и в 2008 году был введен в Зал хоккейной славы. Ныне — главный тренер СКА Санкт-Петербург.
Ларионов стал последним «пазлом» «Русской пятерки». Он в результате обмена из «Сан-Хосе» перешел в «Детройт» в конце октября 1995 года, накануне исторического матча с «Калгари».
«Боумэн стоит на лавке и говорит: «Что эти русские делают?»
— Вас обменяли практически накануне матча с «Калгари». Вы помните, как все происходило?
— Я покинул «Сан-Хосе» после четвертого матча сезона — на выезде против «Торонто» мы проиграли — 2:7, и я сказал ребятам, что завтра официально попрошу обмена. Еще во время тренировочного лагеря возник вопрос по Сергею Макарову. Ему не дали шанса пройти лагерь, и тогда в клубе решили расторгнуть с ним контракт. Я пошел к владельцу команды и попросил, чтобы Сергея оставили, дали ему возможность прийти в норму, набрать форму. Я говорил, что он нам пригодится в большинстве. Но в клубе решили, что нет. Тогда попросил Джорджа Ганда, владельца клуба, чтобы ему выплатили всю зарплату за следующий год, которая у него оставалась. Они это сделали.
Сезоном ранее команда уже пережила серьезное обновление. А в тот год вновь обновили состав. И в начале чемпионата я понял, что переживать перестройку второй сезон подряд не готов. Оставили 4–5 человек, а остальные — молодежь. Я сказал, что так не делается, но меня не услышали.
Тогда, на выезде в Торонто, я собрал ребят на ужин и сказал, что завтра объявлю об уходе. Утром, как обычно, все сделал спокойно, подошел к Дину Ломбарди — тогда он был генеральным менеджером. И сказал ему, что принял решение — у нас разные цели. Я хочу выигрывать, строить уже не хочу, потому что мы два года этим занимались, и было неплохо, но они снова решили начать все с нуля.
Он ответил: «Бери билет, езжай в Сан-Хосе. Мы тебя не будем менять, ты сам к нам приползешь. До дедлайна обмена не будет, и играть ты не будешь». Я сказал «хорошо», поехал в аэропорт, взял билет, позвонил жене — у нее шок, ведь мы только что переехали в новый дом, сделали ремонт. Приехал в Сан-Хосе - команда проигрывает, а я просто смотрю игры и тренируюсь с ребятами из Кремниевой долины. Так прошло дней десять.
И вот утром, в семь по Калифорнии, поднимаю трубку, слышу: «Говорит Скотти Боумэн». Я спрашиваю: «Скотти Боумэн?» — «Да. Как дела?» — «Все хорошо, спасибо». Он говорит: «Только что мы тебя выменяли в «Детройт». Скажи, сколько у тебя детей? Где живешь, дети в школе или нет? Какой хочешь номер?»
Я говорю: «Хочу номер 7». Он отвечает: «Под сводами, это номер Теда Линдсея». Я говорю: «Тогда 9». Он смеется: «Тоже занят, это Горди Хоу». Я говорю: «Ладно, давайте 8». Позвали Барри Смита, помощника, тот говорит: «Номер 8 у парня из фарм-клуба». Боумэн сказал: «Отдайте Игорю». Так я получил восьмой номер.
Боумэн добавил: «Сегодня играем дома с «Оттавой», ты не успеешь, но через пару дней начинаем выездную серию на западном побережье. Прилетай туда». Я сказал: «Хорошо».
До Калгари лететь было не так далеко. Добрался, приехал в отель, и меня вызвали к себе Дэйв Льюис с Барри Смитом, помощники Боумэна. Объяснили систему игры: кто где действует и как, кто за какую зону отвечает. Спросили: «Все понятно?» Я говорю: «Да». И на следующий день вышел на лед.
— Вам сразу сказали, что вы будете играть в «Русской пятерке»?
— Нет, не сразу. С утра Скотти мне только сказал, что мы соберем всех русских вместе. Игра против «Калгари». Начали аккуратно держать шайбу: пас раз, пас два, пас три, пас четыре, пас пять. Не атакуем, просто контролируем игру. «Флэймз» играют в откат. Скотти стоит на лавке и говорит: «Что эти русские делают?» А Смит отвечает: «Just relax, enjoy the show!». Короче говоря, выиграли 3:0, мы забили два из трех голов. Так и началась история «Русской пятерки».
— Боумэн в одном из интервью вспоминал, что поначалу не все в «Детройте» были оптимистично настроены по поводу «Русской пятерки». Что Сергей Фёдоров якобы был недоволен, потому что хотел играть в центре и ревновал к вам. Вы что-то об этом слышали?
—Здесь вопрос не в этом. Я всегда говорил: чтобы до конца понять всю логику игры, нужно понимать, что когда у тебя шайба — нет разницы, где ты играешь, в центре или на фланге. Ты владеешь шайбой — значит, ты управляешь игрой. Потерял шайбу — сразу идешь в отбор, возвращаешь ее. Мы играли с шайбой практически 85% времени, поэтому у нас не было классического центра. Все шло от хоккейного интеллекта. Мы играли не по нотам, а на слух — как музыка идет, так и хоккей.
Мне уже было 35, когда я пришел в команду. Для меня не имело значения, где играть — в центре или на фланге. Когда у тебя вокруг игроки, мыслящие одними категориями и находящиеся на одной волне, это все не важно. У нас с самого начала появилась химия, которую невозможно описать словами — это надо чувствовать. И эту энергию почувствовали все вокруг: команда, болельщики, город. В Детройте ведь особая атмосфера — это «город моторов», рабочие простые прямые люди. Там хоккей — не просто спорт, а часть души. И мы понимали: должны подарить этим людям эмоции, радость, зрелище.
Наша пятерка это и сделала. Даже «Grind Line» — Молтби - Дрэйпер - Маккарти — пыталась копировать некоторые наши приемы. Боумэн, конечно, им говорил: «Вы не русские, вы так играть не можете. Играйте просто». Но они все равно многое перенимали. Это была цепная реакция — вся команда видела, что в хоккей можно играть по-другому. И хотя наш уровень понимания игры был другим, это дало импульс всем.
Мы, по сути, начали внедрять тот стиль, который я пробовал внедрить еще в «Сан-Хосе» — тогда с Макаровым, Гарпенлевым, Озолиньшем и Норнтоном. В «Детройте» этот хоккей вышел на другой уровень.
— В чем был феномен вашей «химии»? В том, что вы говорили на одном языке? Или в советской школе?
— Думаю, и то, и другое. У нас были разные поколения. Сергей, например, застал нас с Фетисовым в конце 1980-х в ЦСКА. Видел все, сам тренировался. Он это впитал. Владик Константинов вообще был нападающим, а потом стал защитником. Каззи (Козлов) — из воскресенской школы, его отец был моим тренером. Все это сложилось как пазл — разные кусочки, разные поколения, но сошлись идеально.
Родной язык, общее понимание игры, взаимозаменяемость — это то, что нас отличало. Каждый умел играть и в атаке, и в обороне. У нас даже в раздевалке СКА сейчас висит цитата: «Неважно, чего ты можешь достичь, когда тебе неважно, кто получит славу». Вот так мы и играли — друг на друга. В конце концов, важен не тот, у кого три очка, а результат команды.
— Боумэн не выпускал вашу пятерку в большинстве. Как он это объяснял?
— У Скотти был особый подход. Он был, как сейчас говорят, человек с уникальным mindset (майндсет – образ мышления, склад ума. – Прим. «Совспорта»). Он чувствовал химию, он знал, как построить коллектив. Он специально чередовал сочетания, чтобы соперники не привыкали. В большинстве я играл с одними, в равных составах — с другими. Он постоянно перестраивал звенья.
Недавно я пересматривал нашу серию с «Колорадо» 1997 года — финал конференции. Когда смотришь это сейчас, понимаешь: вот это был хоккей. Не из ностальгии, а потому что видишь, насколько там все продумано, точно, с чувством момента. Сейчас, глядя на современный хоккей, часто думаешь: почему не отдал туда, почему не придержал шайбу, почему не использовал пространство. Тогда был другой уровень мышления.
Боумэн играл на опережение. Он терпеливо все выстраивал, чтобы команда подошла к плей-офф в идеальной форме. На следующий сезон мы стали меньше выходить «Русской пятеркой», потому что Скотти понимал, что какие-то вещи можно усилить — где-то, может быть, дать сопернику головоломку. Когда он выставлял нас по разным пятеркам, соперник путался, потому что всегда сложнее играть против трех звеньев, чем против одного. Он переставлял игроков, чтобы запутать оппонента. И у него это получалось.
«Опять эти русские вышли, сейчас будут нас возить»
— Вне льда много общались с русскими ребятами?
— Конечно. На выезды ходили вместе поужинать за день до игры. У нас не было такого, как в КХЛ, чтобы вся команда ужинала вместе. Нам выдавали суточные, и каждый решал сам, куда пойти. Иногда к нам присоединялись пара шведов, канадцев. Но в основном мы, русские, держались вместе. В Детройте было сложнее — у всех семьи. У Вячеслава ребенок, у Вовы – тоже, у меня двое. Серега был холостым, Каззи тоже. Поэтому чаще всего мы общались в раздевалке и на выездах. А дома — у всех свои заботы: школы, садики.
— Обсуждали ли вы хоккей с партнерами вне тренировок — какие-то комбинации, решения?
— Обычно нет. Все обсуждалось на тренировках или прямо во время игры. Вот в ЦСКА такое было, но тогда мы и жили на базе, поэтому собирались и обсуждали хоккей. В «Детройте» все происходило по ходу матча, в моменте. Например, играем в Бостоне — вбрасывание в их зоне. Я стою слева рядом с бостонской скамейкой. Со мной — Рэй Бурк. И он говорит: «Опять эти русские вышли, сейчас будут нас возить». Такое мы слышали часто. Перед вбрасыванием мы постоянно говорили на русском, и никто не понимал. Могли спокойно обсудить: «Я сейчас выиграю, ты подстрахуй, потом на пятак». Такие вещи решали прямо на льду, ведь соперники все равно не знали, что мы говорим.
— Для соперников вы были страшным сном.
— Да, можно и так сказать. Это ведь уникальное явление — пятеро русских, которые задают тон команде, решают матчи. Такого не было и, скорее всего, больше не будет. Помню, играли плей-офф в Анахайме, и весь зал скандировал «USA!». Как будто играет сборная России против Америки. Но нас это не пугало. Мы знали, что представляем «Детройт Ред Уингз», этот город моторов, этот символ — крыло и колесо.
— В самом Детройте вы быстро стали суперзвездами?
— Это всегда требует времени. Нужно заслужить доверие. Невозможно одной игрой всё доказать.
Хотя, честно говоря, все закрутилось быстро. Как только мы начали играть вместе, было большое внимание. Все хотели интервью, фотографий. Это было событие, явление. И, как я сказал, такого, как у нас, наверное, больше не будет. После первых 8-10 игр болельщики все поняли.
Когда выходишь на лед «Джо Луис Арены» и видишь, как весь зал стоит, поет, шумит — это как на концерте Rolling Stones, когда не хочешь, чтобы шоу заканчивалось. Мы так же играли. Люди не хотели уходить, потому что хотели, чтобы все продолжалось. Это невероятное ощущение, когда чувствуешь связь между болельщиками и командой, между городом и «Русской пятеркой».
Когда выигрываешь Кубок, понимаешь, что вписан в историю этого города и этой организации. Победа — это не просто результат, это вклад в герб, в клуб, в Детройт.
В Детройте есть особая традиция. Например, во время паузы на рекламу на трибунах показывают ветеранов — Теда Линдсея, Горди Хоу. Они встают, и весь зал аплодирует. Это ритуал, уважение к тем, кто выиграл Кубок Стэнли в 1955 году — за 42 года до нас.
И когда ты сам поднимаешь Кубок, понимаешь, что теперь ты — часть этой элиты, этой истории. 42 года — огромный промежуток. И вот ты стоишь на льду, а весь город празднует с тобой. Это невозможно забыть.
«В таком матче надо было еще выжить. Это была бойня без правил»
— Вам пришлось ждать Кубок Стэнли — в первом сезоне выиграть не удалось. То поражение от «Колорадо» в 1996 году — одно из самых болезненных в вашей карьере? Ведь у вас тогда был феерический регулярный чемпионат, и все ожидали только Кубок.
— Да, это было одно из самых тяжелых поражений. Все уже отдавали нам Кубок. В регулярном чемпионате мы обыгрывали их довольно уверенно. Это был мой первый сезон — я пришел, когда они проиграли «Колорадо» в начале, но потом три матча в регулярке мы провели просто блестяще. Практически весь хоккейный мир, все специалисты, все эксперты предсказывали победу «Детройта». Мы тогда сделали 62 победы. Это был просто космический результат.
Когда ты выходишь в плей-офф и понимаешь, что Кубок близко, но никто тебе его просто так не отдаст — нужно все заново отрабатывать. В первом раунде мы прошли «Виннипег», выиграли серию 4–2. Во втором играли с «Сент-Луисом»: повели 2–0, потом три подряд проиграли. Перед шестой игрой Скотти вызвал нас и сказал: «Я не знаю, как вы играете, что вы делаете, но ничего не меняйте, продолжайте так же». Нас снова поставили вместе, мы выиграли, и счет в серии стал 3-3. В седьмом матче во втором овертайме победили 1:0.
А потом попали на «Колорадо», и уже чувствовалось, что мы немного подсели. Конечно, было обидно — ведь все казалось таким близким. Но Скотти всегда повторял: «Всё, что было вчера, осталось вчера». Нужно постоянно идти дальше, преодолевать себя. И вот тогда нам этого, наверное, не хватило.
Когда тебе уже 35–36 лет, ты особенно остро чувствуешь такие моменты. Молодежь, которой по 20–22, думает: «Ничего, сыграем еще, будет новый шанс». А ты понимаешь, что этих шансов все меньше. Поэтому внутри все переживается гораздо глубже. Это действительно оставило след.
— После того поражения в прессе часто писали, что русские игроки не умеют играть в плей-офф. Что вы хороши только в регулярке. Вы это ощущали?
— Был, например, Дон Черри, известный эксперт, который прямо говорил: «Русские — хорошие игроки, но они воспитаны на чемпионатах мира, а в плей-офф им не интересно». И нам, «Русской пятерке», нужно было доказать, что это не так.
Мы провели фантастический регулярный сезон, но в плей-офф, по ряду причин, не все смогли показать свой максимум. И Скотти Боумэн это прекрасно понимал. Он тогда пошел на колоссальные изменения: обменял трех очень известных игроков — Пола Коффи, Дино Сисарелли и Кита Примо.
Коффи был суперзвездой, защитником с четырьмя Кубками Стэнли. Но Боумэн видел, что нужно изменить структуру, добавить другие качества. Взамен пришли Лэрри Мерфи, которого в «Торонто» освистывали, хотя он был великолепным защитником, будущим членом Зала славы, Брендан Шенахан из «Хартфорда» и Томас Сандстрем. Вот с этого началось обновление «Детройта».
Скотти добавил то, чего нам не хватало — жесткости, баланса, характера. И уже в следующем сезоне все это дало результат. «Кровавая среда» (матч 26 марта 1997 года между «Детройтом» и «Колорадо», который ознаменовался массовой дракой после столкновения Игоря Ларионова и Петера Форсберга. – Прим. «Совспорта») стала переломным моментом.
Это была легендарная игра. Атмосфера — просто невероятная. Все телевидение было там: ESPN, FOX. И еще до матча было ощущение, что что-то назревает. Мы трижды проиграли им в регулярном чемпионате, и пошли разговоры, что «Колорадо» снова возьмет Кубок, что они сломали «Детройт» в прошлом году. Но именно та игра стала определяющей в том, насколько сталь нашей команды прочна.
Игра была очень длинной. Драка на драке. Лилась кровь, лед постоянно приходилось чистить. В таком матче надо было еще выжить. Это была бойня без правил. Тогда игру обслуживал всего один главный арбитр, и просто невозможно было все контролировать. Но именно в той игре проявился характер команды — насколько она прочна, насколько готова не ломаться.
Мы всю игру догоняли: 1:3, потом 3:5, и в итоге выиграли 6:5 в овертайме. Эта игра дала импульс, повернула нас в нужную сторону. После нее мы по-настоящему стали командой.
— А как же знаменитый русский ужин в Лос-Анджелесе?
—Это было перед матчем с «Сан-Хосе» за месяц до начала плей-офф. Мы, «Русская пятерка», пригласили всех — кроме тренеров. Были массажисты, обслуживающий персонал, все. Пригласили всех в ресторан «Распутин» в районе Беверли-Хиллз.
Русская еда, русская музыка — девушки играли, пели всю ночь. Было все: оливье, икра, водка, селедка под шубой. Мы впятером все оплатили. Закончили часа в четыре-пять утра, а в восемь уже был вылет. Прилетели и вышли на тренировку.
Скотти посмотрел на нас и сказал: «Русские, вы вчера меня не пригласили, так что сегодня будем бегать без шайбы». В итоге бегали, но с шайбами. На следующий день игра, уже в первом периоде забили четыре гола. Мы поняли, что готовы, что мы вместе. Что нет русских, нет канадцев, нет шведов — есть команда.
— После победы над «Филадельфией» Кубок Стэнли первым поднял Айзерман, а потом сразу передал его вам и Фетисову. Для вас это было важно?
— Мы не ожидали этого. Стиви — человек сдержанный, немногословный. Он своим примером на льду показывал, что он капитан. И когда он получил Кубок, он подъехал к нам, потому что мы со Славой были самые старшие. Он передал его нам — и это было невероятно почетно.
Славе тогда было 39, мне почти 37. Мы выиграли все, что могли, и в конце карьеры доказали, прежде всего, самим себе, что можем быть частью этого пути. Кубок Стэнли — это марафон, а не спринт. Хочется всего и сразу, здесь и сейчас, но так не бывает.
И когда ты наконец поднимаешь Кубок, понимаешь, что прошел через боль, травмы, через все, что бывает в сезоне. И потом выходишь на парад, видишь миллионы людей, их радость, и осознаешь, что стал частью истории.
42 года «Детройт» не выигрывал Кубок. 42 года! И мы гордились тем, что именно «Русская пятерка» помогла это сделать — стерев все барьеры, политические и какие угодно. Мы не думали о политике. Мы просто были частью команды. И добились победы вместе.
— Вы тогда на льду сказали, что это самый счастливый день в вашей жизни. Спустя почти 30 лет можете подтвердить: это действительно так?
— Абсолютно. Я выигрывал чемпионаты мира, Олимпийские игры. Играешь за страну, но там ты выходишь на две-три игры, которые действительно имеют значение. А тут — сумасшедший марафон, где каждый день борьба, напряжение, травмы, эмоции. Это длинный, неровный, извилистый путь.
Каждая команда, которая собирается в начале сезона, ставит перед собой одну и ту же цель — Кубок Стэнли. Все мечтают об этом. И когда ты доходишь до конца, осознаешь, что это самая высокая вершина профессионального хоккея.
Когда добиваешься победы, понимаешь, что твое имя выбито на этом Кубке Стэнли, что оно навсегда останется в истории клуба, в истории города. Конечно, это невероятное ощущение. Это не просто трофей — это символ целого пути.
«Вино — это не просто алкоголь, это искусство, глубина, общение»
— Говорят, именно вы привили «Детройту» любовь к шахматам. Правда, что никто не мог вас обыграть?
— Было дело (улыбается). Я вообще не только шахматы привез — еще и футбольный мяч. Но это еще в Ванкувере началось. В первый сезон я приехал туда с мячом. Были и шахматы. Тогда ведь не было смартфонов, только начинались первые приставки — у кого-то была такая с большим телевизором, который таскали с собой пару ребят. Остальные играли в карты, в домино. А я купил шахматы, купил часы и устроил шахматные сеансы прямо в самолете.
Я давал себе пять минут на обдумывание, ребятам — по полчаса. Мне хватало, может, минуты полторы на ход, я обыгрывал любого. Иногда они собирались группами, советовались, подсказывали ходы — я говорил: «Да хоть всей командой против меня играйте». Через месяц-полтора я стал абсолютным чемпионом.
Помню, прилетели мы как-то в Финикс, у нас день отдыха. Мы жили в отеле «Ritz-Carlton», рядом торговый центр. Думаю: схожу, посмотрю книги, музыку — тогда ведь еще CD покупали. Захожу в «Barnes & Noble» (крупнейшая американская компания по продаже книг. – Прим. «Совспорта»), поднимаюсь на второй этаж и вижу знакомую фигуру. Стоит высокий ирландец с черными волосами — мой партнер, Шенни (Брендан Шенахан).
Он держит книгу «Chess Openings for Dummies». Я смеюсь: «Шенни, ты что?» А он отвечает: «Хочу изучить защиту от Нимцовича, чтобы тебя обыграть». Я говорю: «Красавец! Бери, читай, мне даже интересно». Он действительно стал давать серьезное сопротивление. Но так и не смог выиграть ни одной партии.
— А любовь к шахматам — с детства?
— Конечно. Как и к домино — потом у нас начались серьезные турниры и по домино. Я играл с моим другом Дарреном Маккарти — он тогда стал «новичком года». Сначала он не умел, но потом затянуло. Мы устраивали дуэли: Маккарти против Сергея Фёдорова, массажиста Сергея Чекмарева, потом появился Пашка Дацюк — тоже подключился. В карты я никогда не играл, но другие — да.
— Еще рассказывали, что вы заменили пиво вином, а куриные крылышки — суши. Это правда?
— Я играл в Лугано и из Швейцарии привез понимание и любовь к этому напитку. Ведь вино — это не просто алкоголь, это искусство, глубина, общение. Это возможность немного отвлечься от хоккея, перезагрузиться. Нельзя жить только одной игрой — нужно находить баланс.
Помню, приехали мы в Ванкувер. На следующий день игра, а Шенни только что подписал контракт — 4 года, общая сумма в $16 млн. В то время это были огромные деньги. Он говорит: «Всех приглашаю, идем ужинать». Пошли в итальянский ресторан, шикарное место. У нас была закрытая комната, все красиво на столе: рукола, буррата, прошутто, оливковое масло. И вот все заказывают пиво.
Я смотрю и говорю Стиви и Шенни: «Ребята, вы серьезно? К такой еде — пиво? Это преступление». Они смеются: «Что ты имеешь в виду?» Я говорю: «Возьмите вино. Это гармоничнее».
Они отвечают: «Мы ничего не знаем про вино». Я беру карту, выбираю — по-моему, это была Tignanello, отличное тосканское. Разлили, бокалы правильной формы, температура — идеальная. Я кручу бокал, смотрю цвет, аромат, делаю глоток. И говорю: «Вот так нужно». Через пару недель вся команда уже пила так вино.
— А история с крылышками?
— После домашних матчей в «Детройте» в раздевалке всегда стояло пиво и пицца от Little Caesars — ведь владелец команды, Майк Илич, был хозяином этой сети. Я попробовал один раз и сказал: «Нет, спасибо, это не еда, которая делает тебя лучше».
Конечно, я не афишировал это — не хотелось задеть владельца. Но со временем все увидели, что я просто иначе отношусь к восстановлению, питанию, сну.
Когда мы приезжали в другие города, ребята уже знали, что если идти ужинать со мной — будет не бар и крылышки, а суши, рыба, хорошее вино. Это были маленькие штрихи, но именно из них складывалась та культура, которую мы потом создали в «Детройте».
«Владди был счастлив, смеялся, пел «We are the champions, my friend». Это осталось в памяти — его голос, его улыбка, эти слова»
— Через несколько дней после победы в Кубке Стэнли-1997 произошла страшная авария, в которой пострадали Владимир Константинов, Сергей Мнацаканов и Вячеслав Фетисов. Когда стало понятно, что Константинов не сможет вернуться в хоккей?
— С самого начала.
— С самого начала не было никакой надежды?
— Когда человек три недели находится в коме, ты понимаешь, насколько все серьезно. Эта трагедия очень сильно нас опустила на землю. Когда происходят такие вещи, ты вдруг начинаешь ясно осознавать, что победа, трофеи — это все важно, но настоящая жизнь, здоровье человека — вот что имеет настоящий вес. Мы видели, как Володя и Сергей боролись за жизнь. У госпиталя, где они лежали, каждый день собирались тысячи людей. Это было летом, было тепло, люди сидели на траве со свечами, с цветами. Просто ждали, надеялись. Горожане Детройта переживали, они приняли русских ребят как своих. Это была общая трагедия — и для города, и для всей команды.
В такие моменты остро понимаешь, насколько жизнь хрупка. Все может перевернуться за одну секунду. Это стало огромным моральным ударом для всех нас.
— Вы помните тот день?
— Конечно. За день до трагедии у нас был ужин всей командой — с женами, в ресторане Morton's The Steakhouse. Это была традиция, мы отмечали окончание сезона, последний день перед отдыхом. На следующий день собирались поехать играть в гольф. Мы заранее арендовали лимузины, чтобы никто не ехал за рулем — просто хотели спокойно провести день.
Помню, Владди подвозил нас после ужина домой. Это было уже полпервого ночи. Он был счастлив, смеялся, пел «We are the champions, my friend». Это осталось в памяти — его голос, его улыбка, эти слова.
На следующий день я должен был играть в гольф, но мои дочки уговорили меня пойти с ними в бассейн. Я пообещал, что после плей-офф проведу с ними время и сдержал слово. Мы уехали, а когда вернулись домой около часа дня, я включил автоответчик — там было сообщение от Владди: «Если ты еще рядом, поехали с нами». Я понял, что не успеваю. А вечером звонит Стив Айзерман и спрашивает: «Ты не знаешь, где русские ребята?». Сказал, что произошла авария, но не знает подробностей. Я включаю телевизор — и вижу breaking news: разбитый лимузин, полиция, скорая, знакомые лица у госпиталя. Звоню Славе – никто не отвечает, звоню Владди – никто не отвечает. Мы с женой поехали в госпиталь. Уже в больнице стало ясно, что все очень серьёзно.
— В следующем сезоне вы вновь выиграли Кубок Стэнли, и Владимир Константинов был на льду рядом с вами. Это было важно?
— Это был особенный сезон. Он прошел под лозунгом Believe — «Верить». Мы верили, что Владди и Сергей смогут восстановиться, что они еще поднимутся. В его шкафчике в раздевалке висела форма, а также небольшой камень с гравировкой Believe. Мы все понимали, что играем ради него. Он только начинал выходить на уровень лучшего защитника лиги, и все оборвалось в один момент. Эта трагедия еще сильнее сплотила команду. Каждый из нас чувствовал, что не имеет права сдаваться — ведь человек рядом борется не за победу, а за жизнь. Это дало невероятную внутреннюю силу. И, конечно, нам его очень не хватало.
— Говорят, что Константинов мог стать даже лучше Никласа Лидстрема. Это правда?
— Он уже в тот год был на этом уровне. И до сих пор у меня внутри есть разочарование по поводу голосования за «Норрис Трофи» — лучшего защитника сезона. Приз в итоге достался Брайану Личу. Если я правильно помню, у Владди был показатель «плюс-минус» «+38» и 38 очков, а у Брайана Лича, который получил приз, что-то вроде «+31» и 78 очков, при этом он не вышел в финал и не выиграл кубок. Константинов был защитником, который одинаково силен и в обороне, и в атаке, жесткий, умный, командный. И он стал чемпионом.
Последние два сезона Владди был стабильнее и лучше во многих компонентах, и это трудно было не заметить и не отметить. Он был жестче и иногда «грязным», но это было реальностью игры того времени. Поэтому мое разочарование не ушло спустя почти 30 лет…Мне кажется, русский фактор тогда все-таки сыграл свою роль. Не дали ему то признание, которого он заслуживал. Я уверен: если бы не та авария, с той командой мы могли выиграть еще два-три Кубка Стэнли.
— Когда вы виделись с ним в последний раз?
— Когда отмечали 25-летие победы в Детройте. Это был 2022 год, мой первый сезон в «Торпедо». Нас собрали всех, устроили церемонию, и Владди тоже был там. Это была сильная встреча — столько лет прошло, а эмоции те же.
— В начале интервью вы говорили, что «Русская пятерка» была уникальным явлением. И что новой такой не будет. Уверены, что подобное уже невозможно повторить?
— Чтобы такое случилось, нужно совпадение множества факторов. Пять человек, которые мыслят одинаково, чувствуют лед одинаково, двигаются в унисон. Это была не просто комбинация игроков, это был идеальный сплав индивидуальностей. Такое повторить практически невозможно.
— Хоккей «Русской пятерки» — это был лучший хоккей в вашей жизни?
— Я бы не стал говорить, что лучший. Мы ведь вместе отыграли всего один полноценный сезон. Было бы несправедливо по отношению к другим звеньям, к ребятам из ЦСКА, с которыми я тоже проходил многое. Но то, что это был хоккей особенного уровня — это без сомнений. Это было искусство.
